"Первый заход" адвокаты Левайна - Лайман и присоединившийся к нему Мартин Флюменбаум - сделали за день до назначенных на 22 мая 1986 г. судебных слушаний по вопросу о "замораживании" счетов: Лайман позвонил Линчу и попросил о переносе заседания на 10 дней. Такая просьба со стороны адвоката - вещь совершенно обычная, и поэтому Лайман был несказанно удивлен, когда Линч в очень резкой форме отказался. "Гэри, мы могли бы обсудить эту проблему" - продолжал настаивать Лайман, но Линч ни на какие уступки не пошел.

Для обвинения эти слушания в суде были принципиально важны: если бы судья решил разморозить счет, у Левайна появилась бы не только финансовая возможность оплатить услуги лучших адвокатов и выдержать долгий судебный процесс, но и просто - если бы было желание - скрыться из страны. Даже ему десяти миллионов вполне хватило бы на несколько лет. Однако на судью Ричарда Оуэна аргументы защиты (которые в основном сводились к тому, что "быть умным - не преступление") впечатления не произвели. Он сказал, что "стоять за спиной у тех людей, которые принимают решения - это совсем не то же самое, что читать "Уолл-Стрит Джорнал", и подтвердил правомочность блокирования счета.

На следующий день Лайман позвонил уже не Линчу, а в прокуратуру - Карберри, и сказал, что хотел бы с ним встретиться. Карберри не удивился: в прокуратуре были уверены, что Левайн скорее всего согласится сотрудничать, если его к этому осторожно подвести. Лайман и Флюменбаум прибыли в прокуратуру со следующим заявлением: Левайн согласится сотрудничать, если обвинение и защита смогут выработать устраивающее его соглашение. У него есть важная информация, которая вполне может заинтересовать следствие: имена четырех сотрудников инвестиционных банков, которые непосредственно участвовали в обмене инсайдерской* информацией, и имя еще одного человека - "гораздо более влиятельного".

Карберри не был удивлен. По сделкам, которые проводил Левайн, было ясно, что у него были источники информации в нескольких банках. Газета "Уолл-Стрит Джорнал" провела собственное исследование "схемы Левайна" и сделала вывод о том, что у него должны были быть "помощники" по крайней мере в "Лазар Фрэз" и "Голдман, Сакс". Карберри считал, что он даже знает одно имя: ему позвонил бывший сослуживец, который ушел в частную практику и теперь представлял "Лазар Фрэз", и сказал: "У нас тут есть один парень - Роберт Уилкис. Он близкий друг Левайна - Дэннис все время ему звонил. Так что если от нас идет утечка, то ясно, через кого".

В итоге Лайман был поставлен перед фактом, что о полном иммунитете* для Левайна речь не идет в принципе. Карберри положил карты на стол: у прокуратуры достаточно материала, чтобы предъявить ему обвинение по трем статьям - мошенничество с ценными бумагами, лжесвидетельство и уклонение от налогов. Максимальный срок - 20 лет тюрьмы. Поэтому Левайну имеет смысл сотрудничать по крайней мере для того, чтобы этот срок снизить. Лайман в общем не стал торговаться и только сказал, что его клиенту нужно соглашение и с SEC тоже - по поводу величины штрафа. Это заняло еще несколько дней. В итоге договорились о том, что если прокуратура подтвердит полное сотрудничество Левайна, EC удовольствуется деньгами со счета на Багамах и "Феррари", которым тот так гордится. Квартира на Парк Авеню, БМВ и счет в Ситибанке останутся Левайну.

После того, как все предварительные переговоры были завершены, Левайн в сопровождении своих адвокатов прибыл на Сент-Эндрюс Плаза. Там его ждали Карберри и Дунан - от прокуратуры, Линч и Ванг - от SEC.

Были названы все имена. Карберри решил начать допрос с описания отношений с Уилкисом и был приятно удивлен тем, что Левайн не просто рассказывает ВСЕ - но еще и не стремится приуменьшить свою вину. Так, он совершенно добровольно рассказал о том, что это он вовлек Уилкиса в преступную деятельность, а позже завербовал Соколова и Райха. На присутствовавших произвело впечатление и то, что Левайн признал, что Райх никогда не брал у него денег, хотя это ему неоднократно предлагалось: прокуратуре совсем не нужен был свидетель, который для того, чтобы доказать свое искреннее раскаяние, будет "вешать" все на других.

Карберри, который обычно не придавал особого значения определению мотивов, все же спросил Левайна: "А зачем вы все это сделали? У вас же впереди была прекрасная карьера - за три-четыре года вы бы заработали эти 10 миллионов совершенно законным путем. Левайн начал пространно объяснять, что хотел открыть собственное дело - брокерскую или инвестиционную контору, и хотел побыстрее заработать необходимые для этого 20 миллионов. "Я поставил себе предел, - сказал он. - Я бы заработал эти деньги и бросил все это". Хотя в это обвинению поверить было трудно - уж они-то знали, что в момент, когда нужная сумма будет собрана, начнет казаться, что ее недостаточно, - на них произвел большое впечатление рассказ Левайна о том, что работа на Уолл-Стрит - далеко не такое захватывающее занятие, как все обычно считают. И Карберри, и Линч, и все остальные правительственные юристы, работавшие за скромные 30-50 тысяч в год, были уверены, что жизнь "вокруг биржи" - это сплошная "игра ума, шуршание купюр и звон бокалов". А Левайн рассказывал о работе по 15 часов в день, о пыльной библиотеке, вечно недовольных клиентах и ответственности за каждый недополученный для родной фирмы доллар. "И вот во всей этой тоске, - рассказывал Левайн, - нелегальные сделки казались самым интересным делом. И вообще - это в некотором роде приключение..."

Так оно и шло - час за часом, день за днем. Левайн охотно отвечал на любые вопросы. После того, как разобрались с "мальчишками", перешли к обсуждению отношений с Боэски. Левайн рассказал, что отношения завязались после того, как он отправил Боэски копии секретных документов по одной из операций "Эльф Акитэн". "Зачем?" - спросил Линч "Мне хотелось, чтобы он обратил на меня внимание", - ответил Левайн. Однако с самого начала стало ясно, что каким бы искренним Левайн ни был, информации, которую он может дать, явно недостаточно для того, чтобы предъявить обвинение Боэски. Прокуратура считала, что Левайн действительно говорит правду, - трудно было выдумать, например, замысловатое соглашение по расчету "вознаграждения" Дэнниса за ту информацию, которую он давал Боэски. Но для суда этого было мало.

Карберри чувствовал, что любовь Левайна к приключениям, так красочно им описанная, делает его хорошим кандидатом в тайные агенты. Предложение было охотно принято: Левайн согласился помочь правительству собрать доказательства вины его бывших "партнеров", пригодные для представления в суде. Для этого надо было втянуть их в такой разговор, чтобы они сделали компрометирующие себя заявления.

Начали опять с Уилкиса. 2 июня Дэннис позвонил ему и с места в карьер заявил: "Боб, ты должен решиться на сотрудничество с правосудием. Пусть твой адвокат попытается обо всем договориться". Уилкис удивился. Всего несколько дней назад Левайн звонил ему и настаивал на том, что надо бороться и ни в коем случае не признавать себя виновным. Вдобавок Роберту показалось, что голос звучит как-то странно. Он подумал, что разговор может записываться и самое для него лучшее - просто повесить трубку, но не смог заставить себя это сделать. Совсем недавно Левайн со слезами в голосе заверял, что "любит его как брата", и Уилкису казалось, что Дэннис как-нибудь сможет распутать ту паутину, в которую оба они попали. В итоге он начал говорить о том, как можно скрыть или интерпретировать существующие улики - и таким образом дал следствию материалы, подтверждающие его виновность.

Остальные разговоры особых результатов не принесли. Райх и Соколов почти сразу повесили трубку. Боэски во время первого звонка с сочувствием призывал Дэнниса не очень переживать, "потому что все рано или поздно кончится", а второй разговор закончил за полминуты, сказав, что занят. Однако, по мнению прокуратуры и SEC, смысл в этом все равно был: партнеры Уилкиса начали подозревать, что их имена известны следствию.

дальше