К весне 1990 года Милкен пережил их всех. Левайн, Сигел, Боэски, Фримен, даже великий "Дрексель" - все они покинули Уолл Стрит. Ушли со своих постов и два ключевых представителя обвинения: и Брюс Бэйрд из прокуратуры, и Гэри Линч из SEC объявили об отставке. Оба они просто устали, особенно Линч, который практически без перерыва занимался этим делом с тех пор, когда началось расследование в банке Лой. Оба они пережили несколько мощных атак прессы, которая обвиняла их в медлительности, снисходительности, неспособности разобраться в сути дела и прочих грехах. Оба они, в конце концов, задержались на малооплачиваемых должностях в госаппарате гораздо дольше, чем того требовал их гражданский долг. И если уходить в частную практику, лучшего момента придумать было нельзя: было ясно, что Милкен, сломавшийся один раз, сломается и в следующий - его адвокаты уже начали переговоры о новом соглашении.

А команда Милкена продолжала свою пропагандистскую деятельность. В работе был новый проект: книга, составленная из "историй успеха" тех компаний, которым Милкен помогал организовать финансирование. Но вот ведь незадача: стоило авторской группе закончить главу про какую-нибудь фирму, как выяснялось, что она на грани банкротства. Настроение в лагере Линды Робинсон ухудшалось.

Адвокатам пришлось осознать, что показания Боэски вовсе не будут основным инструментом обвинения: за последнее время у прокуратуры появилось несколько новых перспективных свидетелей, и обвинение теперь намерено было сделать акцент на сделках, никак не связанных с Боэски. И потому теперь позиция государственных юристов на переговорах была куда более жесткой: Милкен должен признать себя виновным по шести пунктам обвинения (а не по двум, как предлагали вначале) и заплатить штраф как минимум в 600 миллионов долларов. Формально признание вины по шести пунктам обвинения могло повлечь за собой тюремный срок в 30 лет. Но адвокаты постарались уговорить Милкена, что такого не случится. Они даже устроили тайное голосование по вопросу, сколько получит Майкл, если признает себя виновным. Три из пяти адвокатов назвали срок до 2 лет. Флюменбаум - 5. Литт - от 15 до 20, если Милкена будут судить судом присяжных, и от 3 до 10 - если он признает себя виновным (в таких случаях судья выносит решение единолично).

Переговоры с правительством были такими же мучительными, как и в первый раз. Наконец стороны достигли компромисса: прокуратура дала обещание, что не будет преследовать Ловелла Милкена, на чем категорически настаивал Майкл. И хотя свидетельств против Ловелла было предостаточно, обвинение могло утешиться тем, что он был просто исполнителем приказов старшего брата. Было обговорено и то, что Майкл начнет давать показания ("сотрудничать со следствием") только после вынесения приговора. Это было совершенно необычным шагом, но обвинение знало, что он совершенно оправдан: ждать многого от показаний Милкена все равно не приходилось. Но зато прокуратура добилась того, что Милкен публично признает противозаконность своих действий. Оставлять за Милкеном моральную победу она не собиралась.

В очередной назначенный крайний срок для заключения соглашения - 15.00 20 апреля 1990 года - снова продержав всех в напряжении несколько часов, Милкен все же позвонил на Сэнт-Эндрюс Плаза и сказал: "О'кей, договорились". Через четыре дня состоялось первое заседание суда. Сотни репортеров, бывших сотрудников калифорнийского офиса, знакомых и незнакомых людей с Уолл Стрит в напряжении слушали, как Милкен медленно читает длинный текст признания: преступный сговор с Боэски (раз!), подстрекательство к даче ложных показаний в деле компании "Фишбах" (два!), руководство нарушением установленных финансовых нормативов (три!), мошенничество на фондовом рынке - случай со скрытым владением акциями Эм-Си-Эй (четыре!), мошенничество с использованием возможностей почтовой связи - обман инвесторов в сделке по "Финсбэри" (пять!!), помощь в заполнении ложной налоговой декларации (шесть!!!).

Дочитав до конца, Милкен закрыл лицо руками и заплакал. И под высокими потолками зала суда он почему-то казался маленьким и хрупким.

Тем временем - под прикрытием дела Милкена, вызвавшего очередную бурю в прессе - прокуратура старалась быстро завершить все оставшиеся дела. Побывавший в психиатрической клинике Джон Мулхерен предстал перед судом 22 мая 1990 года. Первым свидетелем против него был Иван Боэски, который к этому времени уже вышел из тюрьмы, отбыв два года из трех. Но оказалось, что свидетельствовать Боэски практически нечего - он жаловался на провалы в памяти после принудительного лишения свободы. А рычагов воздействия на него у обвинения уже не было.

Ну да не беда. Против Мулхерена были и другие свидетельства - в первую очередь сотрудников его же фирмы, которые предпочли сотрудничество с правительством неверному будущему публичного процесса. Но Мулхерен и не возражал, что он совершил то или иное приписываемое ему действие - он возражал только против их трактовки. Джон согласился даже выступить свидетелем обвинения, что случается крайне редко. Его простодушие всех поразило: "Да, я это сделал, а что в этом плохого? Вы все неправильно понимаете суть закона и просто цепляетесь за его букву".

Мулхерена приговорили к 1 году и 1 дню тюрьмы и уплате штрафа в 1,5 млн. долларов. Некоторое время спустя он подал апелляцию - и добился полной отмены приговора.

Сигел ждал суда уже 3 года. После того, как Роберта Фримена осудили на 4 месяца тюрьмы и миллион долларов штрафа на основании знаменитой фразы про "кролика с хорошим нюхом", Сигел был следствию вроде бы уже не нужен. Однако, как ни странно, столь мучительная для него задержка сработала в его пользу: у обвинения не было другого столь же искренне раскаивающегося свидетеля. Он был всегда так готов помочь правительственным юристам, что они начали воспринимать его как члена команды, а не как ждущего суда преступника.

Наконец, 18 июля Сигел прилетел в Нью-Йорк из Флориды, чтобы предстать перед судом. Уникальный случай: представление дела обвинением было даже более "положительным", чем выступление адвоката. Судья отдал должное помощи Сигела, но сказал, что тюремный срок он все-таки получит - "для того, чтобы банкиры поняли, что закон писан и для них". Однако с учетом всех факторов (и не в последнюю очередь того, что упорно сопротивлявшийся Фримен получил лишь 4 месяца), срок заключения был определен в 60 дней плюс пятилетний испытательный срок на некоммерческой работе (Сигелу предложено было продолжить работу в созданном им же детском компьютерном центре). Когда Сигел и его жена Джейн Дэй покидали зал суда, на их лицах было написано облегчение.

К ноябрю 1990 года, несмотря на все усилия Линды Робинсон, не прекращавшей борьбы за "светлый образ Майкла Милкена в общественном мнении", это самое общественное мнение радикально изменилось: теперь Милкена винили во всех бедах, приключившихся за последнее время с американской экономикой. Этим летом начался экономический спад, который после бума восьмидесятых воспринимался особенно болезненно. Рушилась система ссудно-сберегательных банков - они объявляли о банкротстве и переходили под контроль правительства один за другим. Все это обходилось налогоплательщикам в миллиарды долларов - и налогоплательщики обвиняли в этом Милкена. Теперь он, а не Боэски, был олицетворением "десятилетия алчности".

21 ноября Милкен вновь появился в том же самом зале суда, где он зачитывал свое признание. Адвокат Артур Лайман начал заседание с чтения выдержек из благодарственных писем и лестных аттестаций, которые давали Майклу его клиенты и коллеги. Обвинение, в свою очередь, настаивало на том, что действия Милкена были "планом выдающегося ума по достижению власти и личного богатства в ущерб интересам общества". Судья Вуд начала свою речь с того, что отвергла возможность возложить на Милкена ответственность за состояние экономики. Но не согласилась она и проявлять к нему снисхождение в силу того, что он был одним из творцов экономического бума. Она сформулировала два основных принципа: "любой человек, как бы богат и могуществен он ни был, должен повиноваться законам" и "финансовые рынки, на которых далеко не богатые люди вкладывают свои скромные сбережения, должны быть свободны от тайных манипуляций".

Спокойная и даже доброжелательная манера судьи не могла скрыть того факта, что в своей речи она разбивала один бастион защиты Милкена за другим. Она заявила, что желание принести прибыль клиентам не может быть оправданием преступления; что Милкен не совершил более очевидных нарушений лишь потому, что боялся быть пойманным за руку; что у нее есть свидетельства того, что он лгал под присягой. И, наконец, что последний этап его биографии представляет собой сплошное злоупотребление служебным положениям и насильственное вовлечение людей в преступный сговор.

"Когда человек вашего могущества в финансовом мире, занимающий один из ведущих постов в одном из ведущих финансовых институтов страны, постоянно нарушает существующие законы в интересах себя самого и своих богатых клиентов, и совершает такие финансовые преступления, которые особенно трудно раскрыть, он несомненно заслуживает серьезного наказания и принудительного удаления от общества". "Мистер Милкен, пожалуйста, встаньте, - сказала судья Вуд. - Я приговариваю вас к 10 годам тюремного заключения - по два года за каждый пункт обвинения со второго по шестой. Сроки должны отбываться последовательно один за другим".

Судья вышла из зала. Милкен продолжал стоять, и по лицу его понять было ничего нельзя. Адвокаты и семья, пораженные суровостью приговора, собрались вокруг него и начали утешать.
- Артур, - обратился Милкен к Лайману. - Так сколько мне дали? Два года?
Все застыли. Лайман понял, что Милкен просто не осознал сути приговора - его сознание зацепилось за число "два", и не более того.

- Десять лет, Майкл. Приговор - десять лет.
Кровь отлила от лица Милкена. Он взял за руку жену и поспешил скрыться в маленькой комнатке для свидетелей. Через несколько минут оттуда раздался громкий крик. Лайман влетел в комнату и увидел, как Милкен, задыхаясь, падает на пол.
- Кислород! - закричал он, и полицейский помчался за помощью.

дальше