20 декабря 1987 года, когда фондовый рынок еще не совсем оправился после октябрьского краха, Иван Боэски предстал перед Федеральным судом округа Манхэттен. Репортеров было столько, что посреди зала пришлось ставить тяжелые стальные барьеры - в противном случае судья Ласкер "не был уверен в благополучном прохождении процесса".

Вообще-то суд был устроен по настоянию самого Боэски. Обычно прокуратура не торопится судить "сотрудничающих" с ней граждан - потому, что после суда и вынесения приговора сотрудничать они уже не будут. Поэтому как правило их как можно дольше держат "подвешенном" состоянии - до тех пор, пока есть возможность получить хоть какую-нибудь полезную для следствия информацию. Но до суда над Милкеном - главным объектом признаний Боэски - было еще очень далеко (доказательств по-прежнему не хватало), прокуратуре нужна была хотя бы минимальная общественная поддержка ее позиции. Можно сказать, что Ивану повезло.

В своем вступительном слове обвинитель Джон Кэрролл оценил "сотрудничество" Боэски как "наиболее выдающееся во всей истории действия законодательства о ценных бумагах" и не преминул бросить лишний камень в огород "Дрекселя", заявив, что "многие другие лица, которых следствие может подозревать в совершении противоправных действий, не спешат продемонстрировать свою заинтересованность в скорейшем установлении истины". Максимальным наказанием для Боэски, признавшего себя виновным по обвинению в мошенничестве на фондовом рынке, могло быть 5 лет тюрьмы. Судья Ласкер, также хорошо отозвавшийся о заслугах Боэски перед следствием, решил ограничиться тремя годами. Команда Милкена тут же заявила, что приговор "неоправданно мягкий" - хотя на самом деле это было больше половины максимального срока (а "сотрудничающим" обвиняемым обычно как раз половину и дают), и вдобавок - самый большой срок во всем этом деле.

"Все должны понять, - заключил судья Ласкер, - что мы более не считаем тюремное заключение неподобающей мерой наказания для "белых воротничков". Мы должны сохранить такое качество фондового рынка, как честность всех отношений между инвесторами. И все действия, препятствующие этому, будут строго наказываться".

18 февраля Джон Мулхерен вышел из своего дома в Нью-Джерси и направился к припаркованной на переднем дворе машине. В руках у него была спортивная сумка, которую он небрежно бросил на заднее сиденье. В сумке находилась заряженная винтовка "Галил", 300 патронов к ней и армейский рабочий комбинезон. В машине уже лежали 9-миллиметровый полуавтоматический пистолет, револьвер "Магнум" и 12-зарядный дробовик. Мулхерен твердо решил убить Боэски.

Все то время, которое прошло с момента объявления о готовности Боэски сотрудничать, Мулхерен находился в самом мрачном расположении духа. Одна мысль о том, что Иван, которого он считал другом, может его во что-нибудь "втянуть", приводила Мулхерена в состояние плохо контролируемой ярости. Вдобавок в его маниакально-депрессивном психозе как раз настала "черная" фаза, а лекарств он пить теперь не хотел - ему казалось, что они искажают восприятие действительности.

Первую повестку из SEC он получил больше года назад. В ней содержался запрос о раскрытии информации о подозреваемых случаях "паркинга"* для Боэски. "Ну и что здесь такого? - сказал Джон одному из своих приятелей. - Кому какое дело до пары любезностей, которые я оказал Ивану?". Мулхерен не верил, что информацию об этом могли дать правительству Боэски или Давидофф, и подозревал во всех кознях Мурадяна. Вторая повестка не изменила его отношения к делу как к чему-то надуманному и малосущественному. Он никак не мог понять, почему юрист его фирмы, Кеннет Бялкин, не советует ему давать показания и всячески настаивает на приглашении адвоката по криминальным делам.

В финансовом отношении 1987 год не стал для Мулхерена такой катастрофой, как для большинства окружавших его профессиональных игроков. До осени ему удалось заработать около 120 миллионов, и потерю 80 из них в крахе 19 октября он пережил на редкость спокойно (даже говорил, что вся эта свистопляска ему очень даже нравится, и вообще, "мы все отыграем"). Что самое удивительное, на самом деле отыграл и закончил год с прибылью в 18%, что на тогдашнем рынке стало рекордом.

Но зато ближе к зиме, по мере того как приходили все новые и новые повестки, окружающие начали замечать в поведении Джона некоторые странности. Так, у него появилась навязчивая идея о том, что правительство подавляет любую творческую инициативу. Он перестал выходить из дома без оружия. Он всем говорил, что полиция пытается втянуть его в дело Боэски и не остановится перед тем, чтобы его убить. Время от времени он исчезал на целый день и потом не мог вспомнить, где был и чем занимался. По мере того как приходили очередные новости о прогрессе следствия, Мулхерен то впадал в отчаяние, то веселился, как перед концом света (однажды даже нанял 5 вертолетов, чтобы свозить всех сотрудников фирмы на ночь в казино Атлантик-Сити).

А 17 февраля его адвокат Джей Обермайер получил из прокуратуры информацию о том, что обвинение готово передать дело Мулхерена в суд. По словам прокурора, доказательства были "железными": не только свидетельства Боэски, но и финансовые документы, подтверждающие участие Мулхерена в противозаконных операциях. Обермайер пришел к Мулхерену с намерением убедить его признать себя виновным. "Вам лучше признаться. Много вам не дадут. Тюрьма - это не так плохо".

Мулхерен пришел в бешенство и выгнал Обермайера из кабинета, крикнув, что тот уволен. А ночью, дома, решил, что жизнь его кончена, друзья предали, и остается только одно - мстить.

Утром его жена Нэнси, испуганная нескончаемыми разговорами о том, что Боэски и Давидоффа надо убить, позвонила в местную полицию и сказала, что состояние ее мужа внушает ей тревогу - тем более что у него есть огнестрельное оружие (разумеется, зарегистрированное). Полиция отправила патрульную машину, которая "встала на вахту" напротив выезда с участка Мулхерена.

Вскоре Мулхерен вышел из дома и пошел к машине. Полицейский быстро развернул свой автомобиль так, чтобы Джон не смог выехать на шоссе, и подошел к нему. На заднем сиденье безо всяких кобур и чехлов лежали два пистолета. Полицейский предупредил Мулхерена, что тот получил разрешение на приобретение оружия с формулировкой "для защиты моих близких и моей собственности от возможных посягательств" и потому не имеет права вывозить пистолеты с территории своего участка. Мулхерен подчинился и вернулся в дом.

Но ненадолго. Сразу после полудня он вновь вышел на улицу (именно на этот раз он взял с собой винтовку в спортивной сумке) и успел проскользнуть на шоссе мимо расслабившегося полицейского. Тот вызвал подмогу, и две машины с мигалками помчались за Мулхереном по трассе. Через несколько минут они прижали его к обочине - и тут Мулхерен вылетел из машины с криком: "Вы что, хотите, чтобы это началось здесь?"

Слава Богу, все были знакомы друг с другом, и стрелять Мулхерен не стал. Вместо этого он добрых полчаса рассказывал полиции о том, какие сволочи Боэски и Давидофф и каких страшных кар они заслуживают. Немного успокоив Джона, полицейские сказали, что вынуждены задержать его по обвинению в вывозе оружия за пределы частного землевладения, и увезли его в участок.

Обвинения в угрозе убийства ему так и не предъявили: слишком серьезные опасения внушало состояние его рассудка. Однако ему пришлось предстать перед судом по обвинению в "попытке угрожать свидетелю". Судья назначил залог в 17 500 долларов, но тут вмешалась прокуратура и заявила, что под залог его выпускать нельзя, так как он до сих пор представляет серьезную угрозу Боэски и Давидоффу.

Мулхерена перевели в "Метрополитэн коррекшн Сентер" (местное "СИЗО"), где он оказался в окружении торговцев наркотиками и свежеарестованных членов крупной нью-йоркской банды - и, ко всеобщему удивлению, спокойно и даже не без удовольствия с ними общался. Один из мафиози (предполагаемый глава одного из "младших" кланов) "Толстый Тони" Салерно даже взял Джона под свою опеку, с удовольствием слушал его рассказы о "буднях Уолл Стрит" и часто повторял: "Джон, ты единственный парень с Уолл Стрит, которого нельзя назвать крысой..."

Пока Мулхерен сидел, его адвокат пытался договориться с прокуратурой. Обвинение готово было снять с Мулхерена обвинения по поводу оружия и угроз свидетелям, если он согласится признать себя виновным в нарушении законов на фондовом рынке. Мулхерен не соглашался.

В итоге сошлись на том, что сначала он будет помещен для обследования и лечения в специальное отделение частной психиатрической клиники в Нью-Джерси.

24 марта 1988 года Иван Боэски, у которого вся эта история спровоцировала манию преследования, с облегчением в душе прибыл в Федеральную тюрьму Южной Калифорнии для отбытия наказания (место "отсидки" он выбирал сам - это право было гарантировано ему заключенным "соглашением"). Тюрьма была "смягченного" режима, с теннисными кортами и внутренними двориками, которые украшали клумбы. Боэски в теннис играть не собирался, а сразу же принялся за составление списка книг, которые намерен прочитать за три года.

дальше